Глава десятая
Он шел один, по пустынной, будто не людьми проложенной дороге .. один потому, что попутчики ему были не нужны. И не потому, что их не было вообще. Отбоя в добровольцах, составить ему кампанию не было. Просто он знал, что должен идти один.
Сколько прошло времени с тех пор, как понял, что его участь быть в одиночестве, он особо не придавал этому значения. Год, десять лет, сотни или тысячи, а может сотни тысяч? Все одно, этот день всплывал в памяти как вчерашний. А поднимался он из глубин давно прошедшего времени, лишь по причине, совершенно недавних событий. Не было желания уходить, но того требовала дальнейшая дорога. Тем более не было желания уходить одному.
Ее большие серо-зеленые глаза, немного наполненные счастьем, от того, что он, в конце концов, появился в ее жизни, частично утопающие в грусти, которая очень давно таилась в душе не выказывая лишних признаков и лишь томящаяся где-то внутри, до поры и тем самым незамеченная ни кем, кроме него. Они так и стояли перед его взором, словно умоляя взять с собой. Но, что он мог сделать, если наперед знал, чем может закончиться этот сегодня выбранный путь. Конечно, он и понимал, что это не последняя их встреча, однако когда она наступит, здесь ответа не было, лишь смутные предположения, от которых уже разум, за столько прожитых лет, потихоньку начинал сходить с ума. И сходить не только от этих предположений, но ко всему остальному, может и самого важного в его длинной и непонятной никому жизни, от чувства которое доселе можно было назвать лишь увлечением, к другим, к ней выросло в настоящее, и щемящее, потому, что она есть и все. Жить с любовью в сердце хочется всем, и он не оказался исключением. Пусть даже многие начинают очень много при этом утрировать, говоря, что на самом деле это не так и они никогда больше не полюбят. С ними можно спорить до одури и ничего не выспорить. Однако факт останется одним и тем же; все хотят этого чувства, проявляя его на людях, либо нет, в тайне мечтая о той беззаветной и не обезображенной любви, за которую подчас не жаль пожертвовать жизнью.
Пусть для этого ему пришлось потратить уйму времени, которая испугала бы любого своей необычайной длительностью. Конечно, были и раньше попытки понять - почувствовать это чувство, однако все они заканчивались одинаково. Заканчивались с той неизменной фатальностью, от которой порой хочется завыть, зарыться с головой куда-нибудь, спрятаться, исчезнуть и не чувствовать всего того чем так любит потчевать эта самая фаталистичность. И удивительным оставалось именно то, что он сам порой поражался своей неуемной настойчивости за такое количество времени, постоянно становиться вновь и вновь на тот путь, на который подчас плюнули бы все остальные. Имея при этом такой неограниченный запас времени как у него, они бы скорее всего давно б забросили эту довольно глуповатую идею, но от этого не становившуюся хуже. И потому он продолжал с настойчивостью муравья, который тащит непонятно для чего и не известно куда, свою соломинку, искать то, чего желал наверное более всего. И поразительным оставался тот факт, что при всех своих способностях, он не мог совершенно предугадывать события насчет себя. И только лишь сейчас, словно просветление сверху, снизошло на него. Он понял и мало того твердо знал, что она - та, которую он искал столько времени. Искал несмотря ни на что, удачи и отсутствие оных. Несмотря на другие неотложные проблемы и дела, коими его наградила жизнь. Искал, погибая где-то в неизведанных и буквально лишенных смысла существования мирах и возрождаясь вновь. Искал - дабы знать, именно знать, что она есть, просто не может не быть. Искал, проклиная свое назначение и свой путь вечного странника. Искал, отдавая хвалу Создателю, что все таки жизнь есть жизнь, какая бы она ни была. Искал, во всех мирах в коих ему довелось побывать, без надобности или по понятной необходимости. Искал, чтобы любить и неосознанно любил, зная, что все таки, найдет. Искал, чтобы доказать, правда, неизвестно кому, то чего не всегда и не все могут доказать порой останавливаясь на пол пути ... Он нашел. И при всем том, что знал, мог, умел ... уперся в ту же самую стену, которая неизменно и буквально моментально возникает при возникновении этого чувства. И здесь могло помочь лишь терпение.
О, да. Он умел ждать и терпеть. Этому, его качеству позавидовали бы многие, равно как и многие бы его за это и осудили б, иногда, правда в довольно редчайших случаях, совершенно резонно полагая, что ожидание и терпение только вредит. Но отнюдь смысл оставался не в его умении это делать ... И теперь полюбив по настоящему, искал вновь.
Искал пути решения ее проблем. Проблем, от которых до боли ломило голову. Проблем настолько насущных и порой простых и в то же время единственных проблем, решение которых не понятно и по сей день. С одной стороны это сделать было совершенно просто. Но суть заключалась в том, что эта сторона и выводила уже дальше - впереди себя другую, совершенно неподдающуюся объяснению и с огромным трудом выполнимую сторону ... И все же - это завораживало, своей притягательностью, что чувства, пылающие и без того огромным пожаром, разгорались еще больше. Создавалось впечатление, что он любил постоянно образ, созданный им самим. Но вернее сказать было то, что он чувствовал его всегда, зная, что такой человек есть, и осознав свои качества понял, - далеко впереди, для него есть приют, который ему нужен и который он искал.
Довольно тяжело определять суть таких, вроде, со стороны понятных понятий, да и можно ли вообще определить такое чувство как Любовь. В данный момент он не знал.
Розмерт чувствовал и сам для себя знал, его чувства верны и будущее уже, можно сказать предопределенно, хотя четкого представления оно не давало. И соответственно, «чем дальше в лес, тем больше дров». Ему оставалось лишь верить в это. Но сама вера ему, особо не требовалась, так как он сам то прекрасно знал, что это чувство настоящее, скорее вера потребовалась бы ей.
И хотя по всем тем невыраженным эмоциям Розмерт видел, что она к нему относится также как и он к ней, все же происходили те моменты, от которых нежелательные мурашки сомнений, холодными волнами прокатывались по спине. Эту странность он никогда не мог понять в людях. Желая чего-то, они сами уже наперед, строили себе преграды, потом с вескими возражениями превращая эти преграды в обстоятельства якобы выстраиваемые жизнью, при этом, даже не желая понимать, что они и являются теми самыми обстоятельствами. И потому их обстоятельства уже начинали постепенно влиять, на действительно обстоятельства жизни, что влекло за собой очень много нежелательных последствий.
Да. Именно это Розмерт и видел в некоторых моментах проявления ее характера. Обычно говорят, что у женщин есть три вещи, не дающие ей возможность проявить свои истинные чувства к тем, к кому они обращены это; флирт, чувство собственного достоинства и женский ум. Правда есть еще один вариант, о котором сами представительницы женской части человечества совершенно не желали знать. Но Розмерт, повидавший довольно много людей за свою жизнь знал название этого - второго момента. И имя ему было гордыня. То чувство, которое напрочь, лишало женщин логического мышления, пусть даже и женского, а так же не позволяло сделать верный шаг в сторону своих чувств.
Рядом с этим чувством нельзя было сопоставить ни одного другого, которое способно было на такое, что умело оно. Иногда, оно было на уровне какого-нибудь мелкого каприза, а иногда заглушало практически все остальные чувства, настолько, что человеку казалось, будто он смотрит на вещи с верных позиций, совершенно не отдавая себе отчета в том, что - это всего-навсего лишь гордыня, которую желательно затолкать в такие глубины сознания, о которых не всегда и сам имеешь представление, или искоренить. Иначе она въестся настолько глубоко, что человеку придется жить только по ее законам, все дальше и дальше отдаляясь от других людей, даже не понимая этого, он будет лишь лишний раз удивляться от совершенно безразличного отношения к нему остальных, естественно сбрасывая все это на их счет. Правда итог в итоге, как раз-то будет один, этот человек, погрязший в своей собственной гордыне, останется либо ни с чем, либо один, но есть еще и третий вариант соединяющий два первых и являющийся, скорее всего наихудшим ...
Он не понимал для чего людям жесткость, не жестокость, а именно жесткость. И самое интересное, что жесткость люди проявляли, как к другим так требовали, пусть даже неосознанно, проявления ее к себе. Их не устраивало доброжелательство в их сторону, в частности это касалось в основном женщин. Чего именно они этим добивались? Для чего старались проявить это качество, не интересующее как их самих, так и окружающих, однако при всем этом постоянно требующих этого, в то же время нежелающие всех прикрас следующих за таким качеством? Скорее всего, не сумели бы ответить они сами. И все же не понимая сути того, чего добивались, все одно стремились к этому. Конечно существенно проще их было бы назвать в этом смысле мазохистами, однако грань по достижении которой понимали, что все это совершенно несущественно, была практически, ну или не совсем, недостижима для этих воплощений, ангелов и демонов в одном лице. Но отнюдь - если женщины почти никогда не достигали той самой грани, за некоторым приятным исключением, то цели они могли ставить себе на зависть другим. И в убийственном упоении их достижения, могли сравниться с кем угодно. Равно как и в случае неудачи начинали ненавидеть, так же сильно, что и при своем бездумном и можно сказать неудержимом стремлении добиваться своего, пусть иногда связанного, с довольно «большой кровью»
Хотя существовали единицы, которые умели слушать, или по крайней мере прислушиваться к речам других. В частности Розмерт, причислил ее к из числу, прекрасно видя ее натуру, словно обнажая душу, читая как раскрытую книгу, в то время как для других она была запечатана наглухо. Естественным оставался тот момент, что с ней был знаком, можно сказать всего ничего. Но достаточно послушать ее речь, текущую словно приятно журчащий, лесной ручей, который может и заплутал в бесконечных просторах ленных извивов, в своей радости течения грея и наполняя весельем душу, чуть глубже заглядывая во внутрь и обратить на раскрывающееся при этом нутро, но настолько умеючи это делая, что почти никому не было заметно, и все становилось на свои места, лишний раз убеждая его в безошибочности, даже не выбора, а именно той находки… - не совсем лестное выражение о женщине – манила и находилась доселе в недостижимости.
Однако странность, заключалась еще и в том, что Розмерт, предпринимая попытки, в принципе как все мужчины, то есть в смысле даже не ухаживания, а скорее уделения внимания, будто получал оплеуху за оплеухой звонко отпечатывающихся, жестко-хрустальным звоном, с шумом разлетающегося стекла, и от того еще более холодным и холодящим звуком в душе. Он стремился дать определение самому себе перед нею, совершенно не желая скрывать, что-либо, так как не считал это делать нужным, хотя о многом мог бы и умолчать. Перед ним словно по волшебству раскрывались чистые страницы на которых, он изливал свое одиночество, доселе никому не нужное, но теперь внимательно воспринятое ею. И в всем этом он видел не жалость, как обычно происходит, а понимание. Понимание в том смысле, когда человек слушает тебя и слышит, не требует ответов на тот или иной вопрос, просто слушает и действительно понимает, потому бывает видно, как он в буквальном смысле переживает все произошедшее снова вместе с тобой, в то время как другим это совершенно неинтересно, но и безразлично. Розмерт и не винил за это, так как каждый воспринимает мир по своему, и думая о своих проблемах, которые постоянно заполняют его голову, он не собирается забивать ее какой-то бредовой чепухой всех остальных.
И все же итог оставался однотипным. При всем при том, что он видел совершенно неподдельный интерес к своей персоне, выраженный не одним только желанием выяснить, кто он и что из себя представляет, да и не только плотским интересом, кой присутствует у всех без исключения.
Розмерт видел гораздо глубже. И видел, что она тянется к нему чувствуя, будто родственную душу. Видел ее душевное смятение, дающее понять, что он, появившийся вроде случайно в ее жизни, совершенно не случаен, и очень далеко не безразличен. Смятение, которое еще дает волю сомнению придающее этому чувству некую пикантность, но в то же время душащее много того, что могло быть сказано в те моменты, которых ждут очень многие, мечтают о них, бесцельно блуждая взглядами и в тот же момент, сознавая всю реальность происходящего и ожидая их как манны небесной.
И снова, все это будто отталкивалось ею заранее, даже знай, она как и он, что это то, что и она так долго искала. Отталкивая непонятно по какой причине, и неясно доля чего!? Будто боязнь или печаль проносилась в ее глазах в такие моменты. Чем могло быть это вызвано, Розмерт даже не подозревал. При всех своих достоинствах и пороках, мысли читать он не умел. Хотя многие с кем он встречался, пугались зачастую его способности угадывать мысли. Правда те же предчувствия говорили ему, что вскоре все встанет на свои, положенные им места. Только вот само время этого ожидания уже нагнетало такие, сумбурные мысли, от которых хотелось разве, что только удавиться. Плюнуть, в конце концов на все и вся. Забыть… Исчезнуть… Спрятаться… Но от кого и куда? Послать к демонам свое предназначение, предоставленное ему особой милостью неизвестно какими силами. Предназначение, которому он не видел ни края, ни конца. Вечность, о которой ходило столько восторженных мечтаний, песен, басен, сказок и много всяческого другого наивного бреда. Вечность не в простом своем понимании. А Вечность в Вечности. И сама суть этого пути просто ужасала. Стать добровольно узником такой вроде приятной участи, вряд ли кто-нибудь бы захотел. Если даже бессмертные эльфы в своем бессмертии все находили свой конец, хоть и считали себя вечными, правда лаская свою неизбежную, пусть и растянувшуюся на бесчисленные века, кончину сказками о приходе самого Создателя, тогда когда ему захочется заново отлить эту вселенную, по своему капризному желанию ожидать накопления грехами чаши весов никем невидимых и неощущаемых, и тем не менее существующих на самом деле, именно в тот день он соблаговолит забрать с собой всех перворожденных, дабы предоставить где-то там, в неизведанных мирах им новую жизнь. Его Вечность была больше вечности времени, больше вечности жизни, больше вечности смерти, больше вечности еще неизвестно чего. Его Вечность была Бесконечной. И этот ужас не давал ему покоя, хоть он и воспринимал все достаточно спокойно ...
Розмерт решил ждать. А ждать он умел очень долго. К тому же ожидание могла скрасить та дорога, которую он сейчас выбрал и по которой уже следовал…
|
